Суровые времена - Страница 93

Что это?

Я метнулся вперед, точно камень из пращи. Там, в деревеньке, в нескольких милях от Гоблина, надрывающего пупок вместе со своей командой, мелькнуло такое лицо… Сердце мое замерло. В первый раз, путешествуя с Копченым, во мне возникло действительно сильное чувство. Был бы я в собственном теле – заревел бы крокодильими слезами.

Кстати, крокодилы-людоеды в дельте тоже имеются.

Я понесся по деревне, высматривая то лицо, столь похожее на лицо Сари, что могло бы принадлежать ее сестре-близняшке. Где-то там, возле того старого храма…

Нет. Скорее всего, нет. Ты, Мурген, принимаешь желаемое за правду. Просто-напросто… Вероятнее всего, это – лишь еще одна девушка нюень бао, едва-едва расцветшая той невероятной красой, что присуща им всем года на четыре или пять, отделяющих детство от наступления ранней, отчаянной дряхлости.

Я еще раз облетел деревню. Мне очень хотелось найти хотя бы подобие Сари. Конечно же, ничего я не нашел. Боль сделалась столь сильной, что я вовсе покинул те края и отправился на поиски места и времени, где боги благоволили бы ко мне.

97

Я полетел в прошлое, уверенно направляясь в самую счастливую эпоху моей жизни, в коей совершенство мира было обычным порядком вещей. Я несся к своей путеводной звезде, средоточию жизни моей, священному алтарю моему. К тем временам, о коих мечтал любой, живший когда-либо на свете; когда все мечты и фантазии вполне могли стать явью – стоит только поймать этот миг, способный сделать жизнь завершенной. Для меня миг сей настал почти через год после прорыва осады Деджагора. И я едва не упустил его.

Нюень бао к тому времени прочно вошли в мою жизнь. Через три недели после встречи Костоправа с Могабой, завершившейся бегством последнего, когда мы, уцелевшие, еще двигались на север, к Таглиосу, корча из себя героев-триумфаторов, освободивших дружественный город, а заодно – и весь мир – от шайки негодяев, я, проснувшись в одно прекрасное утро, обнаружил, что нахожусь под непоколебимой и постоянной защитой Тай Дэя. Он был не более разговорчив, чем обычно, однако настоял на том, что он в безмерном долгу передо мной и теперь не покинет меня никогда. Я-то еще посчитал это гиперболой…

Ох, братцы, не восхитило меня это… Однако настроения перерезать ему глотку не было, только поэтому я позволил ему остаться. К тому же у него была сестра, которую мне хотелось видеть куда как больше, чем его, хотя у меня так и не хватило духу сказать ему об этом.

Вот такие дела…

Позже, в Таглиосе, когда я устроился во дворце, в крохотной комнатке, набитой бумагами и книгами, он спал у двери на тростниковой циновке, заверив меня, что То Тан у бабушки – как за каменной стеной. Я вел смятенную жизнь, пытаясь понять, что случилось с нами, в то же время доводил до ума писанину Госпожи… Словом, когда ко мне явился благородный господин по имени Ба До Тань, родственник одного из наших паломников, голова у меня была не шибко ясной. Он принес мне послание – столь загадочное, будто писала его нанюхавшаяся дурману сивилла.

– «Одиннадцать холмов за обрывом, и он поцелует ее, – сказал братец Тань, расплывшись в широчайшей, совершенно не свойственной нюень бао улыбке. – Но прочих тебе не нанять».

На это я предложил ему свой контрвариант:

– Шесть синих куриц на перечном древе поют апатические лимерики.

Улыбки – как не бывало.

– Что?

– Это моя строка, папаша. Ты сказал ребятам при входе, что несешь мне очень важное послание. Наперекор всякому здравому смыслу, я велел впустить тебя, а ты с порога начинаешь городить чушь. Тамаль! – крикнул я ординарцу, коего делил с несколькими нашими, занимавшими комнаты по соседству. – Покажи этому шуту, где выход!

До Тань хотел было возразить, но, взглянув на ординарца, не стал поднимать шума. Тай Дэй внимательно разглядывал старикана, но не желал иметь честь лично взять того за задницу и выставить.

Бедняга Тань… Должно быть, он и вправду считал послание важным. Он был оскорблен до глубины души!

Тамаль был громадным медведеподобным шадаритом, волосатым, рыкающим и вонючим. Такого хлебом не корми, только дай пинками выставить какого-нибудь нюень бао на улицу, а можно даже – за пределы города. Тань пошел прочь без возражений.

Не прошло и недели, как я получил еще одно подобное послание в качестве записки, причем почерк, казалось, принадлежал ребенку лет шести. Принес записку один из гвардейцев Корди Мотера. Прочтя ее, я сказал:

– Дай старому дурню по шее и передай, чтобы он больше не смел отнимать у меня время.

Гвардеец удивленно воззрился на меня и, покосившись на Тай Дэя, шепнул:

– Не старый, Знаменосец, и не «он», а как уж там насчет дурня… Я бы на твоем месте время нашел.

И тут до меня наконец доперло.

– Если так, я ему сам по ушам надаю! Тай Дэй, держи здесь оборону, я сейчас!

Он, конечно же, не послушался, так как не мог бы охранять меня издали, но я достаточно ошарашил его, чтобы вырваться далеко вперед. Сбежав вниз, я обнял Сари прежде, чем он успел понять, что к чему, и помешать. Ну а после ему уже нечего было сказать. К тому же умница моя, дабы отвлечь его, привезла с собою То Тана.

Тай Дэй почти всегда молчит, но это не значит, что он туп. Он отлично понимал, что при таком раскладе выиграть не может.

– Чудесно, – сказал я Сари. – Я-то думал, никогда больше не увижу тебя. Привет, малец, – сказал я То Тану, который уже успел забыть меня. – Только, Сари, милая моя, не надо больше этой загадочной ерунды в манере старины Дама. Я – всего-навсего простой, простодушный солдат…

Я ввел Сари во дворец, и далее – в свою комнатушку. И все последовавшие за этим три года, каждый божий день, просыпаясь поутру, дивился, видя ее рядом. А также – и всякий раз, встречаясь с нею днем… Она стала средоточием моей жизни, поддержкой, опорой и богиней моей, и вся наша растреклятая братва едва не возненавидела меня от зависти, однако Сари скоро обратила их в преданных друзей. Самой Госпоже стоило бы поучиться у нее, как смягчать сердца суровых мужчин…